Лица в сапогах. Эпизод № 2: Замполит.

[glumoff]

...Работа вконец осто...здела. Это ведь не люди, это черт-те что. Сначала он мне полчаса вливает, какой негодяй этот покупатель, какой он жадный, отвратительный жид - торгуется за жалких сто тысяч рублей. Я ему поддакиваю, да, мол, жадный сукин сын, еврей-еврей, дадада. Он мне опять: нет, ну представляешь - за какой-то стольник человек готов сделку развалить ваще?! Я ему: дадада, дрянь-человек, просто моральный урод, ну ты, конечно, совсем не таков, нет-нет, ты отличный щедрый парень, истинный ариец. Наконец этот замечательный щедрый чисто русский чувак успокаивается. И говорит: слушай! а можно я вам заплачУ не сто тыщ, а, ну, скажем, восемьдесят?..

Либо ругаться очень громко, жутким матом, стуча кулаками по столу и мобилой в стену (уже исполнено, новенькую секретаршу перепугал вусмерть), либо забить на все и нажраться водки (но мама, я не могу больше пить и вообще не могу, права не имею, мани-мэйкин-мэшинс!), либо в качестве срочного паллиатива написать что-нибудь позитивное. Благо до следующего сеанса с клиентами два часа. Коротенько успею.

...У замполита Бунчукова было круглое унылое лицо с носом-кнопкой и маленькими, сонными, невыразительно серыми глазками. Тело у замполита было обширным. Именно такое определение приходило в голову с первого взгляда - не жирное, не мускулистое, не рыхлое или расплывшееся, а именно обширное. В помещении, куда входил Бунчуков, как-то сразу становилось тесновато. Темперамент замполита как нельзя лучше соответствовал внешности: в движениях старлей Бунчуков был экономен и нетороплив, в застолье несуетен, и любому, кто желал общаться с замполитом, приходилось привыкать к его манере обдумывать всякую фразу секунд по пять. В "животной" аналогии Бунчуков был бы, вероятно, носорогом. В "машинной" - скорее всего, бульдозером.

Сослуживцы Бунчукова уважали - за вот эту правильную мужицкую увесистость и за то, что службу замполит исполнял на "ять". Начальство за те же качества ценило, хотя заглазно и крыло хуями в честь непробиваемой флегмы. Однажды зам.командира полка по воспитательной работе приказал провести в роте техобеспечения анонимный опрос на тему "Употребляют ли солдаты наркотики". Бунчуков выполнил приказ со всей скрупулезностью. Из результатов опроса следовало, что девяносто пять процентов военнослужащих до призыва яростно курили чудо-траву, бухАли, как не в себя, “красную шапку” и с наслаждением вдыхали пары “Момента”, а восемьдесят процентов стараются не изменять своим привычкам и в армии. Бунчуков-то своих урюков прекрасно знал. Он понимал, что имеет место вариация знаменитого флэшмоба “пьете ли вы растворитель по утрам” – на дурацкий вопрос, ребята, вот вам дурацкий ответ. Однако нАбольшее начальство возбудилось неимоверно и призвало замполита на правёж. Полковой замполит долго брызгал на Бунчукова слюной. В конце концов он спросил: "Вот вы, товарищ старший лейтенант! У вас же наркоманская рота! Что вы по этому поводу сами думаете?" - "Это очень, очень плохо, товарищ подполковник", - ровным голосом отвечал Бунчуков. - "Плохо?! Да это просто п...ц! - взвился замкомполка. - И что теперь вы намерены делать?!" - "Повешу в караульном классе плакат о вреде наркотиков", - ровным голосом отвечал Бунчуков. "А-атлично! А потом что?!" - "Выебу ефрейтора Гречку, выпью водки и пойду спать", - мрачно отвечал замполит, двое суток подряд отходивший дежурным офицером и от ночных бдений совершенно осовевший.

Подчиненные Бунчукова и любили, и побаивались - самое правильное отношение. Во-первых, как уже говорилось, старлей службу знал туго. Во-вторых, при виде злостного нарушения воинских уставов он не впадал в берсерк, как, к примеру, старший прапорщик Бык; не изощрялся матерно, как офицер по службе войск и безопасности военной службы полковник Васильчиков; не нудил Уставом, как капитан Самородкин. Бунчуков тоскливым голосом спрашивал залетчика: “По Уставу или по-человечески?” Разбираться с замполитом по Уставу было все равно что брать в долг у бандюков: будешь должен по жизни, как ни тянись. Знающие предпочитали по-человечески. А по-человечески разборка проходила просто. За мелкие нарушения замполит делал приглашающий жест, закрывал за нарушителем дверь каптерки и вытягивал из ящика стола каучуковую дубинку. Бестрепетной рукой он вжаривал гондурасу пять “горячих” по филейным частям, ровно пять. Гуманно, почему нет: великое дело, пару дней солдат поспит на животе, но хоть в своей койке, а не в санчасти. За крупные же провинности Бунчуков тоже делал приглашающий жест, но рукой, одетой в боксерскую перчатку – и вел в спортивный уголок, на расстеленные маты. Все честно, не подумайте - спарринг-партнер мог защищаться сколько влезет, даже, если достанет умения, мог навалять старлею...теоретически. Однако на ринге замполит переставал быть сонным. Он делался быстр, зол, хитер и дьявольски умен. Мало кто из приглашенных “к барьеру” испытывал желание повторить полученный опыт.

Помимо прочего, замполит был унылый шалун.

...Как-то раз - дело было под Рождество, время вечернее, сонное и бездельное даже в славных российских ВС - в гости к Бунчукову заглянул замполит соседней роты, старший лейтенант Глумов. Эти двое, сойдясь вместе, представляли собой комедийную парочку “Тимон и Пумба” - мелкий, шустрый и болтливый Глумов был, разумеется, сурикатом. Товарищи офицеры посидели сперва просто так, беседуя о серьезных, важных мужских делах, как-то: о бабах. Затем родился мент. Бунчуков подумал положенные пять секунд, полез в сейф и достал бутылку "синопской". Выпили раз и другой, чокаясь по-замполитски - бесшумно. Бунчуков закурил, и товарищи офицеры вновь завели степенную мужскую беседу о главном, а именно: о бабах. Обсудили в подробностях дамския стати медсестрички Соньки. Сошлись на том, что Сонька - это прекрасно, и ее должен знать каждый.

Когда обе темы были исчерпаны, а водка допита, на Бунчукова нашел стих пошалить. Он полез снова в сейф, вынул оттуда початую упаковку мелких китайских петард и сделал Глумову приглашающий жест: пошли.

Дверь, ведущая в офицерскую канцелярию, возвышалась над спальным расположением роты, как капитанский мостик над грузовой палубой - на балкончике с лесенками по обеим сторонам. Вдали на боевом посту "тумбочка" рядовой Кислов злостно нарушал УГи КС - курил, скотинка - но при виде офицеров молниеносно шлепнул губой и заглотал дымящийся "бычок", как жаба муху. Расположение по выходному распорядку было почти пустынно. Только под самым балкончиком копошилось, надевая штаны, полусонное тело очередного дневального. Движения тела были медленными и плавными, как походка водолаза на глубине.

- Бо-е-ец, - прорычал Бунчуков низким, зловещим голосом маньяка-людоеда. - Быстрей шевели бу-улками-и, бое-ец! Иначе придёт пизде-ец!
- Ам, ням-ням, гу-гу, - сонно ответствовало тело, берясь за спущенные штаны второй рукой.

Бунчуков еще пару секунд взирал с омерзением, потом сказал неожиданно ясным голосом:
- Пиздец пришёл, - и взмахнул ладонью.

Маленькая китайская петарда нырнула в приспущенные штаны сонного солдатика аккурат в тот момент, как бедняга рефлекторным рывком подтянул их до пояса. Спустя секунду послышался глухой взрыв. Из незастегнутой ширинки потянулся серый дымок. Мигом проснувшийся солдат ошалело уставился в собственные кальсоны.

- Ни хрена себе ты пукнул, мужчина, - меланхолично прокомментировал Бунчуков.

Два замполита погуляли немножко по территории военного городка, время от времени пуляя петарды и беседуя обо всякой ерунде, а именно о службе. Когда разговор зашел о сбежавшем из части рядовом Петрюкове (этот ставропольский ахтунг ухитрился добраться аж до Краснодара без документов, без копейки в кармане, зато с мешком доброй анаши. Однако в конце концов он был все же прихвачен железнодорожными ментами и препровожден в СИЗО "Кресты" для следствия и суда), а петард осталось всего парочка, старший лейтенант Бунчуков вдруг притормозил.

- Стоп, - сказал он. - А что это мы о службе? Да мы трезвые. Пошли обратно.

В канцелярии на божий свет появилась еще одна поллитра. Бунчуков налил по стопочке и закурил. В пачке оставалась одна "верблюдина".

- А сейчас, - сказал Бунчуков, - мы будем отучать солдат сигареты воровать.

С аккуратностью, совершенно удивительной для его здоровенных граблей, он выпотрошил сигарету заостренной спичинкой и задвинул внутрь китайскую петарду. До конца гильзы оставалось сантиметра полтора, и Бунчуков столь же аккуратно вновь набил их табаком. После чего вложил сигаретину в пачку, пачку оставил на балконных перилах, а Глумову сделал приглашающий жест:

- Пошли еще погуляем.

Они вернулись минут через пять. Пачка была на месте. Сигарета исчезла.

- Ага! - значительно сказал Бунчуков, поднимая указательный палец.

Ждать пришлось ровно столько, сколько потребно для щелчка зажигалкой и пары хороших тяг. В дальнем конце казармы послышалось звонкое "бдыщь!"

- Ага-а! - значительно сказал Бунчуков, поднимая указательный палец.

В дальнем конце казармы посыпались матюки. Они сыпались и сыпались, как дрова из самосвала, щедро сдобренные чудовищным кавказским акцентом.

- Чурка какой-нибудь, - смачно предположил Тимон.
- Ага, - лениво кивнул Пумба. - Тупорылые - страсть. Учишь их, учишь... В третий раз на одну и ту же куйню ведутся.
- А борзый, - сказал Тимон. - Слышь, прямо сюда топает.

Дверь распахнулась с ноги, и в канцелярии возник старший прапорщик Арам Тигранян. Прапорщик был похож на товарища Саахова после того, как девушка отоварила его подносом. Роскошные черные усы торчали дыбом. Персональная хлеборезка прапорщика Тиграняна выглядела так, как если бы он взасос целовался с выхлопной трубой.

- Вла-ад! - выдохнул он. - К-хакой-то п-пейдорас!.. П-палажиль п-питарда!.. В с-сыгарета! Вла-ад! Кто это биль?! Я этому п-пейдорасу, ара!..
- Товарищ старший прапорщик, - большое круглое лицо замполита было исполнено скорби, - зачем же вы чужие сигареты воруете? Это нехорошо.
- Вла-ад! Это биль ти?! Я тэбэ НИКАГДА нэ прощу!..