...Одним словом, ребята, влип я, как ни один еще урук, наверное, до меня не влипал. Вот сижу я сейчас на роскошной лужайке по шею в мягкой травке-муравке. Вокруг меня - благодать, чистый курорт на озере Куивиэнен, только самого озера нет. Деревья - никогда таких не видел: листья зеленые-зеленые, мягкие, шелковистые, а на ветвях висят здоровенные плоды - айваэлас называются - хоть и дрянь, на мой-то вкус, зато ешь сколько влезет. Слева от меня роща, а прямо передо мной дом. Олорин говорит, что сам его своими руками построил. Может быть, не знаю. Знаю только, что когда меня назначали в караул у охотничьего домика Его Темнейшества, так там тоже был дом - роскошный дом, и строили его большие головы, но куда ему до этого. Перед домом бассейн, вода чистая, как увидишь - пить хочется, купаться страшно.
А вокруг - степь с бриллиантовыми дорогами. Там я еще не был. И пока неохота. Не до бриллиантов мне сейчас. Мне бы сейчас понять, на каком языке я думаю, ежиное молоко! Ведь сроду я никаких языков, кроме родного Ба Урук Гым Ня, не знал. Военный разговорник - это, натурально, не в счет: всякие там "руки вверх", "ложись", "кто командир" и прочее. А теперь вот никак не могу понять, какой же язык мне родной - этот самый ихний валарин или наша урулингва. Олорин говорит, что этот валарин в количестве двадцати пяти тысяч слов и разных там идиом в меня запихнули за одну ночь, пока я спал после операции. Не знаю. Идиома... Как это на лингве-то будет? Не знаю.
Нет, я ведь сначала что подумал? Спецлаборатория. Такие у Темных есть, я знаю. Олорин - офицер Секретной Службы, может даже, один из Девятки. Вон, у нас детям сказывают про удивительные похождения Назгула 007 - так ведь не на пустом месте бают, хваткие там ребята служат... И готовят они меня для какого-то особой важности задания. Может быть, интересы Его Темнейшества распространились на другой материк. А может быть, дракон пожри, и на другую планету. Почему бы и нет? Что я знаю?
читать дальшеЯ даже, дурак, сначала думал, что вокруг все - декорация. А потом день здесь живу, другой - нет, ребята, не получается. Город этот - декорация? Синие эти громады, что на горизонте время от времени появляются, - декорация? А жратва? Показать ребятам эту жратву - не поверят, не бывает такой жратвы. Берешь тюбик, вроде бы с глиной какой-то, выдавливаешь на тарелку, и на тебе - запузырилось, зашипело, и тут надо схватить другой тюбик, его давить, и ахнуть ты не успел, как на тарелке перед тобой - здоровенный ломоть поджаренного мяса, весь золотистый, дух от него... э, что там говорить. Это, ребята, не декорация. Это мясо. Или, скажем, ночное небо: все созвездия перекошены. И Дратххир, Исиль по-ихнему. Тоже декорация? Честно говоря, она-то на декорацию как раз очень похожа. Особенно когда высоко. Но на восходе - смотреть же страшно! Огромная, разбухшая, красная, лезет из-за деревьев... Который я уже здесь день, пятый, что ли, а до сих пор меня от этого зрелища просто в дрожь бросает.
Вот и получается, что дело дрянь. Могучие они здесь, могучие, простым глазом видно. И против них, против всей их мощи я здесь один. И ведь никто же у нас про них ничего не знает, вот что самое страшное. Ходят они по нашему Средиземью, как у себя дома, знают про нас все, а мы про них - ничего. С чем они к нам пришли, что им у нас надо? Страшно... Как представишь себе всю ихнюю магию - все эти мгновенные скачки на сотни километров без коней, без лодок, без гномьих машин... эти их здания выше облаков, невозможные, невероятные, как дурной сон... комнаты-самобранки, еда прямо из воздуха, врачи-чудодеи... А сегодня утром - приснилось мне, что ли? - Олорин прямо из бассейна без ничего, в одной набедренной повязке, взмыл в небо, как птица, развернулся над садом и пропал за деревьями...
Я как это вспомнил, продрало меня до самых печенок. Вскочил, пробежался по лужайке, айваэлас сожрал, чтобы успокоиться - ничего, не сблевал. А ведь я здесь всего-то-навсего пятый день! Что я за пять дней мог здесь увидеть? Вот хоть эта лужайка. У меня окно прямо на нее выходит. И вот давеча просыпаюсь ночью от какого-то хриплого мяуканья. Кошки дерутся, что ли? Но уже знаю, что не кошки. Подкрался к окну, выглянул. Стоит. Прямо посреди лужайки. Что - не понимаю. Вроде треугольное, огромное, белое. Пока я глаза протирал, смотрю - тает в воздухе. Как привидение, честное слово. Они у них так и называются: "призраки". Я наутро у Олорина спросил, а он говорит: это, говорит, наши транспорты класса "призрак" для перелетов средней дальности, две тысячи миль и ближе. Представляете? Две тысячи миль - это у них средняя дальность! Конного пути месяц, если с подменами по всему тракту. А эта штука за пять минут - шорх, и готово...
Не-ет, от нас им только одно может понадобиться: рабы. Кто-то же у них здесь должен работать, кто-то же эту ихнюю благодать обеспечивает... Вот Олорин мне все твердит: учись, присматривайся, читай, через три-четыре месяца, мол, домой вернешься, начнешь строить новую жизнь, то, се, войне, говорит, через три-четыре месяца конец, мы, говорит, этой войной занялись и в самое ближайшее время с ней покончим. Тут-то я его и поймал. Кто же, говорю, в этой войне победит? А никто не победит, отвечает. Будет мир, и все. Та-ак... Все понятно. Это, значит, чтобы мы материал зря не переводили. Чтобы все было тихо-мирно, без всяких там возмущений, восстаний, кровопролития. Вроде как пастухи не дают быкам драться и калечиться. Кто у нас им опасен - тех уберут, кто нужен - тех купят, и пойдут они набивать трюмы своих "призраков" уруками и аданами вперемешку...
Олорин вот, правда... Ничего не могу с собой поделать: нравится он мне. Башкой понимаю, что иначе быть не может, что только такого квэнди они и могли ко мне приставить. Башкой понимаю, а ненавидеть его не могу. Наваждение какое-то. Верю ему, как дурак. Слушаю его, уши развесив. А сам ведь знаю, что вот-вот начнет он мне внушать и доказывать, как ихний мир прекрасен, а наш - плох, и что наш мир надо бы переделать по образцу ихнего, и что я им в этом деле должен помочь, как парень умный, волевой, сильный, вполне пригодный для настоящей жизни...
Да чего там, он уже и начал понемногу. Ведь всех великих, кому мы служить счастливы, он уже обгадить успел. И вождя Болдога, и Черного Ангмарца, великого шефа Секретной Службы, и про Его Темнейшество намекнул было, но тут я его, конечно, враз оборвал... Всем от него досталось. Даже гондорцам - это, значит, чтобы показать, какие они здесь беспристрастные. И только про одного он говорил хорошо - про Сарумана. Похоже, он его знал лично. И ценил. В этом майаре, говорит, погиб великий педагог. Здесь, говорит, ему бы цены не было... Ладно.
Хотел я остановиться, но не сумел - стал думать про Луртца. Эх, Луртц... Ну ладно, ребята погибли, Шаббур, Гарштаг... Хартраг с топором наперевес на энта бросился... Пусть. На то нас родили на свет. А вот Луртц... Отца ведь я почти не помню, мать - ну что мать? А вот тебя я никогда не забуду. Я ведь слабый в Ортханк пришел - голод, крысятину жрал, самого чуть не съели, отец с фронта пришел без рук, без ног, пользы от него никакой, все на дурманное пойло променивал... А в казарме что? В казарме тоже не сахар, пайки сами знаете какие. И кто мне свою строганину отдавал? Стоишь ночью дневальным, жрать хочется - аж зубы скрипят; вдруг появится, как из-под земли, рапорт выслушает, буркнет что-то, сунет в руку ломоть хлеба с кониной - свой ведь ломоть, по тыловой норме - и нет его... А как в марш-броске он меня двадцать километров на загривке тащил, когда я от слабости свалился? Ребята ведь должны были тащить, и они бы и рады, да сами падали через каждые десять шагов. А по инструкции как? Не может идти - не может служить. Валяй домой, в вонючую юрту, за крысами охотиться... Да, не забуду я тебя. Погиб ты, как нас учил погибать, так и сам погиб. Ну, а раз уж я уцелел, значит, и жить я теперь должен, твоей памяти не посрамив. А как жить? Влип я, Луртц. Ох и влип же я! Где ты там сейчас? Вразуми, подскажи...
Ведь они здесь меня купить хотят. Перво-наперво спасли мне жизнь. Вылечили, как новенького сделали, даже ни одного зуба дырявого не осталось - новые выросли, что ли? Дальше. Кормят на убой, знают, бродяги, как у нас со жратвой туго. Ласковые слова говорят, симпатичного тюремщика приставили...
Тут он меня позвал: обедать пора.
Уселись мы за столом в гостиной, взяли эти самые тюбики, навертели себе еды. Олорин что-то странное соорудил - целый клубок прозрачных желтоватых нитей - что-то вроде дохлого болотного ежа, - все это залепил коричневым соусом, сверху лежат кусочки и ломтики то ли мяса, то ли рыбы, и пахнет... Не знаю даже - чем, но крепко пахнет. Ел он почему-то палочками. Зажал две палочки между пальцами, тарелку к самому подбородку поднес и пошел кидать все это в рот. Кидает, а сам мне подмигивает. Хорошее у него, значит, настроение. Ну, а у меня от всех моих мыслей, да и от айваэлас, наверное, аппетита почти не осталось. Сделал я себе мяса. Вареного. Хотел тушеного, а получилось вареное. Ладно, есть можно, и на том спасибо.
- Хорошо я сегодня поработал, - сообщил Олорин, уплетая своего ежа. - А ты что поделывал?
- Да так. Ничего особенного. Купался. В траве сидел.
- В степь ходил?
- Нет.
- Зря. Я же тебе говорю: там для тебя много интересного.
- Я схожу. Потом.
Олорин доел ежа и снова взялся за тюбики.
- Придумал, где бы тебе хотелось побывать?
- Нет. То есть да.
- Ну?
Что бы мне ему такое-этакое соврать? Никуда мне сейчас не хотелось, мне бы здесь, с этим домом разобраться, и я ляпнул:
- В Нуменоре...
Он посмотрел на меня с удивлением.
- А за чем же дело стало? Телепорт - в саду, справочник по шифрам я тебе дал... Набирай номер и отправляйся.
Нужен мне этот Нуменор...
- И отправлюсь, - сказал я. - Вот только кольчугу поглажу...
Сам не знаю, откуда присловка эта у меня взялась. Идиома, наверное, какая-нибудь. Засадили они мне ее в мозг, и теперь она время от времени у меня выскакивает.
- Что-что? - спросил Олорин, приподняв брови.
Я промолчал. Теперь вот в Нуменор надо. Раз сказал, значит, придется. А чего я там не видел? Вообще-то, конечно, ничего я там не видал. А не мешает посмотреть... Подумал я, сколько мне еще здесь надо посмотреть, и в глазах потемнело. И ведь это только посмотреть!
Нельзя же так!
Мне же теперь это хочется в полномасштабном размере увидеть. Со всеми подробностями. И что он в Нуменоре делал. И что потом с ним случилось.
Я ж сто лет уже пасу сверхидею о том, что Валинор - развитая техногенная цивилизация, аналогичная "Полдню" Стругацких, Олорин и проч. - Прогрессоры, Нуменор - экспериментальный суперпроект, провалившийся с треском, Ортханк - законсервированный центр стратегического управления, а нормальный ход развития человеческой цивилизации в Средиземье искусственно сдерживался эмиссарами Запада. Что Олорин и Саруман на самом деле хотели не уничтожить Единое Кольцо, а вернуть его владельцу, просто по некоторым причинам могли это сделать исключительно чужими руками. Но из-за не то бестолковости, не то, наоборот, излишнего рвения исполнителей случилось то, что случилось.
За все это время только одно интересное событие и произошло. В последний день. Дрыхну это я перед ночной своей вахтой, и вдруг будит меня Олорин.
– Что это ты среди бела дня завалился? – спрашивает он меня недовольно, но недовольство это, я вижу, какое-то ненастоящее.
– Жарко, – говорю. – Сморило.
Сморозил, конечно, спросонья. Как раз весь этот день дождик с самого утра моросил.
– Ох, распустил я тебя, – говорит он. – Ох, распустил. У меня руки не доходят, а ты пользуешься… Пойдем! Ты мне нужен.
Вот это номер, думаю. Понадобился. Ну, конечно, вскакиваю, постель привел в порядок, берусь за сандалии, и тут он мне преподносит.
– Нет, – говорит. – Это оставь. Надень форму. И оправься как следует… причешись. Вахлак вахлаком, смотреть стыдно…
Ну, ребята, думаю, моря горят, леса текут, мышка в камне утонула. Форму ему. И разобрало меня любопытство, сил нет. Облачаюсь, затягиваюсь до упора, кираса, поножи, наручи, "гребень ярости" начесал. В грудину себя латной перчаткой грюкнул: слуга Багрового Ока. Он осмотрел меня с головы до ног, усмехнулся чему-то, и пошли мы через весь дом к нему в кабинет. Он входит первым, отступает на шаг в сторону и четко на урулингве произносит, хрипя и рявкая, как положено:
– Разреши, вождь-тысячник Ургор, представить тебе верного бойца. Кровавый Топор Его Темнейшества, боевое мясо третьего круга Особой Барад-Дурской мучильни Шаграт.
Гляжу – и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо передо мной, как привидение, сидит на кошме, упершись ладонями в бедра, тысячник Стальных Волков. Золотой Дракон, «Огонь-и-Ярость» в натуральную величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит, ноги скрестил, сапоги сияют, шипами оскалились, клепаная кожаная куртка нараспашку, с пояса свисает кривой клинок в красных ножнах – тот еще Волк, значит… и морда как у волка, горелая кожа лоснится, голова бритая наголо, с коричневыми пятнами от ожогов, глаза как смотровые щели, без ресниц… Татуировка шрамовая на груди, как сага геройская: три похода на остроухих, стояние на Осгилиат, восемь дюжин снятых скальпов, да что скальпы - в Дагор Браголлах выжил, понятно вам? Мизинцы на обеих клешнях укороченные - клан Беспалых, тоже кое о чем говорит... И ахнуть я не успел, а уж стою, как положено, на левом колене, глаза в пол, а кулак правой в ладонь левой впечатал так, что только лязг железный пошел по комнате.
– Вольно, Топорик, – произносит он сиплым голосом, достает из-за пазухи флягу с крепким и делает добрый такой глоток, не отрывая от меня своих смотровых щелей.
Я руки опустил по уставному, сам встал, глаза вскинул.
– Несколько вопросов, боец, – сказал он и убрал флягу назад под куртку.
– Служу и повинуюсь, славный мастер-убийца!
Это не я говорю, это мой рот сам собой отбарабанивает. А я в это время думаю: что же это такое, ребята? Что же это происходит? Ничего не соображаю. А он говорит, невнятно так, с похрапыванием, я эту ихнюю манеру знаю:
– Слышал, что Его Темнейшество удостоил тебя… х-ха-ар… дурманным скаттлом из собственной руки.
– И это правда, славный мастер-убийца!
– Это за какие же… х-ха-арр… подвиги?
– Удостоен как один из выживших после Хельмовой Пади, славный мастер-убийца!
Лицо у него равнодушное, мертвое. Что ему Хельмова Падь? Дагор Браголлах помнит... Опять достал флягу, осмотрел чехол, из скальпов сшитый, вернул обратно.
– Значит, был удостоен… Раз так, значит… хра-а… нес впоследствии караульную службу в ставке Его Темнейшества…
– Седмицу, славный мастер-убийца, – сказал мой рот, а голова моя подумала: ну, чего пристал? Чего тебе от меня надо?
Он вдруг весь подался вперед.
– Военачальника Готмога в ставке видел?
– Так точно, видел, славный мастер-убийца!
Ежиное молоко! Экий барин горелый выискался! Я с самим вождем Болдогом разговаривал, не тебе чета, и тот со второго моего ответа позволил и приказал: без званий. А этому, видно, как музыка: «Славный мастер-убийца». Новопроизведенный, что ли? А может, из полукровок выслужился… опомниться не может. Да нет, не может того быть. Дагор Браголлах…
– Если бы сейчас Готмога встретил, узнал бы его?
Ну и вопросик! Военачальник Готмог, он такой… низенький, кривоногий, черный, как сапог, полморды гномьей секирой снесено, весь в бородавках, и единственный глаз все слезился. Но это от насморка. Если бы у него все цело было, как вот у меня нынче, или, скажем, кожа светлая да гладкая… а так – маршал как маршал. Ничего особенного. В ставке их много, Готмог был еще из боевых…
– Не могу знать, – сказал я.
Он снова руку в ляжку упер и снова взялся за флягу. Не нравилась ему эта фляга. Он ее больше в руках держал да обнюхивал, чем бодрящее потреблял. Ну и не пил бы… вон бурдюк какой здоровенный, а я имбирное пью…
Ургор подобрал под себя свои голенастые ноги, поднялся, прошел к окну и стал спиною ко мне со своей флягой. Думает. Мыслитель.
– Ну хорошо, – говорит совсем уже невнятно, и получается у него «нухшо». – А нет ли у тебя… ах-ха… Топорик, старшего брата у нас в Стальных Волках?
Даже морду не повернул. Так, ухо немножко в мою сторону преклонил. А у меня, между прочим, три брата было… могли бы быть, да все в грудном возрасте померли. И такая меня злоба вдруг взяла, на все вместе разом.
– Какие у меня, ежиное молоко, братья? – говорю. – Откуда у нас братья? Мы сами-то еле живы…
Он мигом ко мне повернулся, словно его шилом ткнули. Уставился. Ну чисто штурмовой ящур! А я вроде бы за частоколом сижу… У меня по старой памяти кожа на спине съежилась, а потом думаю: идите вы все с вашими взорами, тоже мне – славный мастер-убийца драной армии… Сам небось драпал, все бросил, аж сюда додрапал, от своих же небось солдат спасался… И отставляю я нагло правую ногу, а руки завожу за спину и гляжу ему прямо в смотровые щели.
Полминуты он, наверное, молчал, а потом негромко просипел:
– Как стоишь, мясо?
Я хотел сплюнуть, но удержался, конечно, и говорю:
– А что? Стою как стою, с ног не падаю.
И тут он двинулся на меня через всю комнату. Медленно, страшно. И не знаю я, чем бы это все кончилось, но тут Олорин из своего угла, где он все это время сидел с пергаментами, подает вдруг голос:
– Тысячник, друг мой, полегче… не заезжайте…
И все. По опаленной морде прошла какая-то судорога, и славный мастер-убийца, не дойдя до меня, свернул к своему коврику. Готов. Скис Золотой Дракон. Это тебе не штрафная сотня при мучильне. И ухмыльнулся я всем своим одеревенелым лицом как только мог нагло. А сам думаю: ну, а если бы Олорина не было? Вышел бы Олорин на минуту? Ударил бы он меня, и я бы его убил. Точно, убил бы. Руками.
Он повалился на свою кошму, бросил наконец свой бурдюк и говорит Олорину:
– Все-таки у тебя здесь очень жарко, Олорин… Я бы не отказался от чего-нибудь… хха-а… освежающего.
– Полынной настойки? – предлагает Олорин.
– Настойки? А-аххрр… нет. Если можно, чего-нибудь послабже.
– Пива?
– Пожалуй.
На меня он больше не смотрит. Игнорирует. Берет у Олорина стакан и запускает в него свой обгорелый нос. Сосет. А я обалдел. То есть как это? Нет, конечно, всякое бывает… тем более разгром… разложение… Да нет! Это же Золотой Дракон! Настоящий! И вдруг у меня как пелена с глаз упала. Клинок… пиво… Финрод с Береном, эльфы-перевертыши… магия эта их обманная… как же, историю знаем, зачет на втором круге сдавали… Ежиное молоко, да это же все липа!
Олорин говорит:
– Ты не выпьешь, Гаг?
– Нет, – говорю. – Не выпью. И сам не выпью, и этому не советую… мастеру.
И такое меня веселье злое разобрало, я чуть не расхохотался. Они оба на меня вылупились. А я подошел к этому горелому барину, отобрал у него стакан и говорю – мягко так, отечески поучаю:
– Золотые Драконы, – говорю, – пива не пьют. Они вообще ничего, что не способно гореть, не пьют. У них, брат-боец, зарок: только огонь и ярость в крови, пока хоть одна остроухая крыса оскверняет своим дыханием Эа. Это раз. А теперь клиночек… – Берусь я за этот знак боевой доблести, стягиваю с поясного ремня и аккуратно прилаживаю на левое плечо рукоятью вниз. – Клинок для скальпов только по церемониалу тебе положено пристегивать на ладонь слева от бляхи. Никакой настоящий Дракон его не пристегивает. В карцерах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
Ах, какое я наслаждение испытывал. Как мне было легко и прекрасно! Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто я сам Черный Глашатай, вещающий ничтожным Волю Багрового Ока, да и пошел себе на выход. На пороге остановился и напоследок добавил, звание его издевательски педалируя:
– А при разговоре с младшим по чину, славный мастер-убийца, не вели себя все время величать полным титулом. Ошибки здесь большой, конечно, нет, только уважать тебя не будут. Это не фронтовик, скажут, это тыловая крыса в форме фронтовика. И морда обгорелая тебе не поможет. Мало ли где snaga обгорают…
Сидел я аж до самых сумерек и все разбирался, а потом пришел Олорин, руку мне положил на плечо, прямо как тому… Бильбо.
– Ну, – говорит, – дружище, спасибо тебе. Я так и чувствовал, что ты что-нибудь заметишь. Понимаешь, мы его в большой спешке готовили… Адана одного спасти надо. Могучего воина. Есть подозрение, что он содержится в пещерах на западном берегу озера Нурнон, а там сейчас уруки с троллями встали насмерть, и никому туда проходу нет. Только своих принимают. Так что считай: ты сегодня двух разумных спас. Двух хороших бойцов. Одного вашего и одного нашего.
Ладно. Много он мне еще всякого наговорил. Прямо полыновкой по сердцу. Я уж не знал, куда глаза девать, потому что, когда я их, значит, консультировал, у меня, натурально, и в мыслях не было кого-нибудь спасать. Просто от злорадства у меня все это получилось.
– Когда же он отбывает? – спрашиваю. Просто так спросил – поток Олоринова красноречия немножко притормозить.
– Утром, – отвечает. – По свежей росе, на восходе Анар.
И тут до меня дошло. Эге, думаю. Вот и дождался.
– Отсюда? – спрашиваю. Уже не просто так.
– Да, – отвечает он. – С этой поляны.
Так.
– Угу, – говорю. – Надо бы мне его проводить, посмотреть напоследок. Может, еще чего замечу…
Олорин засмеялся, снова потрепал меня по плечу.
– Как хочешь, – говорит. – Но лучше бы тебе поспать. Ты что-то последнее время совсем от режима отбился. Пойдем ужинать, и ложись-ка ты спать.
Ну, пошли мы ужинать. За ужином Олорин был веселый, давно я его таким не видел. Рассказывал разные смешные истории из тех времен, когда работал он магом в одном захолустье под названием Шир, как они дракона полевать пошли и что из этого вышло. Спросил он меня, где Драмба, почему его последние дни не видно. Я ему по-честному сказал, что Драмба у меня строит укрепрайон около прудов.
– Укрепрайон – это хорошо, – говорит он серьезно. – Значит, в крайнем случае будет где отсидеться. Погоди, я освобожусь, мы еще настоящую военную игру устроим, все равно ребят нужно будет тренировать…
Ну, поговорили мы про муштровку, про маневры; я смотрю, какой он ласковый да приветливый, а сам думаю: попросить его, что ли, еще разок? Добром. Отпусти, мол, меня домой, а? Нет, не отпустит. Он меня до тех пор не отпустит, пока точно не убедится, что я безопасен. А как его убедить, что я уже и так безопасен, когда я и сам не знаю этого?..
Расстались мы. Пожелал он мне спокойного сна, и пошел я к себе. Спать я, конечно, не стал. Так, прилег немножко, подремал вполглаза. А в час Волка уже поднялся, стал готовиться. Готовился я так, как ни в какой поиск никогда еще не готовился. Жизнь моя должна была решиться этим утром, ребята. В час Тигра я уже был в саду и сидел в засаде. Время, как всегда в таких случаях, еле ползло. Но я был совершенно спокоен. Никакого мандража, ничего. Я просто знал, что должен эту игру выиграть и что по-другому быть просто не может. А время… Что ж, медленно там или быстро, а оно в конце концов всегда проходит.
Ровно в час Зайца, только роса выпала, раздалось у меня над самым ухом знакомое хриплое мяуканье, ударило по кустам горячим ветром, зажегся над поляной первый огонь, и вот – он уже стоит. Рядом. Так близко я его еще никогда не видел. Огромный, теплый, живой, и бока у него, оказывается, вроде бы даже шерстью покрыты и заметно шевелятся, пульсируют, дышат… Тьма ведает, что за машина. Не бывает таких машин.
Я переменил позицию, чтобы быть поближе к дорожке. Смотрю – идут. Впереди мой Золотой Дракон, клинок у него закреплен как положено, в руке камча-треххвостка, это они хорошо додумались: у них ведь если Алый клинок заслужил, то обязательно и камча, я и сам об этом позабыл. В порядке мой Дракон. Олорин шагает за ним следом, и оба они молчат – видно, все уже сказано, остается только кулаками стукнуться или, как у них здесь принято, обняться и «Намариэ» на дорогу пропеть.
Я подождал, пока подошли они к «призраку» вплотную, чвакнул, раскрываясь, люк, – и тут я вышел из кустов и наставил на них свою машинку.
– Стоять не шевелясь!
Они разом повернулись ко мне и застыли. Я стоял на полусогнутых, приподняв тяжелый многозарядный арбалет, – это на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг прыгнет на меня через все десять метров, которые нас разделяют, и тогда я встречу его в воздухе.
– Я хочу домой, Олорин, – сказал я. – И вы меня сейчас туда заберете. Без всяких разговоров и без всяких отсрочек…
В рассветных сумерках лица их были очень спокойны, и ничего на них не было, кроме внимания и ожидания, что я еще скажу. И краем сознания я отметил, что Олорин остался Олорином, а Золотой Дракон не сбросил маску, остался Золотым Драконом, и оба они были опасны. Ох, как они были опасны!
– Или мы туда отправимся вместе, – сказал я, – или туда не отправится никто. Я вас тут обоих положу и сам лягу.
Сказал и замолчал. Жду. Нечего мне больше сказать. Они тоже молчат. Потом Золотой Дракон чуть поворачивает голову к Олорину и говорит:
– Этот Топорик… хр-ра-а… совершенно забылся. Может быть, мне взять его с собой? Мне же нужен… а-аргх… денщик…
– Он не годится в денщики, – сказал Олорин, и на лице его ни с того ни с сего вдруг появилось то самое выражение предсмертной тоски: как в лечебнице.
Я даже растерялся.
– Мне надо домой! – сказал я. Будто прощения просил.
Но Олорин уже был прежним.
– Топор, – сказал он. – Эх ты, топорик… гроза дерев!
Посетите также мою страничку
gmcguire.digital.uic.edu/mediawiki/index.php?ti... открыть счет в иностранном банке россиянину
33490-+